Insomnia cookies

Перечитала весь цикл про комиссара Адамберга и взялась за другой, тоже очень давно читанный, цикл про Вандузлеров, той же любимейшей Фред Варгас. Чесслово, это эффективнее чем шампанского бутылка и женитьба Фигаро.

"–... Люди с характером, люди, которых не проведешь, люди, которые не вчера родились! Грош вам цена! Знаете, что я думаю о людях, которых не проведешь?
– Знаем, – сказал Вандузлер. – Ты на них…
– Вот именно! Нет хуже придурков, чем те, кто не способен хотя бы время от времени родиться вчера! Свалиться с луны! Я вот думаю, не самый ли ты очерствевший из всех легавых, откуда бы они ни свалились!"

и ещё, там же:

"Едешь прямо перед собой, уверенно несешься в неизвестность, принимаешь твердые и противоречивые решения, но на деле виляешь из стороны в сторону и возвращаешься назад".

Вчера ходила на спектакль маленького театра Geneza Art. Спектакль "Коллекционер", по Фаулзу -- я по этой вещи в своё время писала сначала курсовую, а потом диплом, и очень интенсивно тогда (10-12 лет назад) в этом всём копалась, в Фаулзе в целом, в постмодернизме в частности, в его интертекстуальных играх и пр. Роман "Коллекционер" я знала ещё до того, как он мне попался в списке тем курсовых -- книга давно стояла у папы в шкафу, я её пыталась читать и в детстве, но не пошло.

Это хорошая книжка, мощная, но для меня такая тяжкая, что перечитывать её не хочется. Особенно потому, что я -- не видящая леса за деревьями и цепляющаяся за героев и сюжет больше, чем за какую-то большую мысль, висящую над текстом -- каждый раз при таком перечитывании надеюсь, что на этот раз всё кончится хорошо.
Книга о будничном, тихом ужасе, будничном тихом психе, и тем она страшнее, что там нет кошмаров, вампиров, ножей и кровищи, а есть только то, что тихой сапой может сделать человек с человеком, якобы из любви.

Вот, и я пошла на этот спектакль. Он был на румынском, поэтому понимала я далеко не все монологи/диалоги, но отчасти всё же понимала, а отчасти знание текста книги помогало.

Спектакль состоял из трёх актёров и маленького ансамбля музыкантов, вдруг явившегося из темноты и пропавшего в темноту. Актриса, игравшая Миранду, была и режиссёром (Даниэла Бурлака).
Впечатление смешанное.

(В театре я на самом деле очень мало разбираюсь, чтобы не сказать совсем не; классического театра я видела мало -- пару спектаклей в Харькове в детстве и запись "Фигаро" театра Сатиры, в юности любила авангардный харьковский "Театр 19" с Сергеем Бабкиным, а больше всего люблю харьковский же любительский танцевальный театр-студию "Врата", который воплощает в себе всё то, что я мысленно называю "театром": когда оно понарошку, с серебряной фольгой и мистификацией, но при этом настоящее и пронзительное; когда оно понарошку, но актёры не "кривляются", не заламывают руки почём зря; когда это -- действо, магия, ритуал, в котором есть и вся мишура ёлочного утренника, и в то же время тайна и чудо. Вот это я люблю в театре -- а не психологизм и философию -- и редко нахожу.
Так что, короче говоря, рецензент из меня никакой, это просто я записываю впечатления).

С одной стороны, мне очень понравилось, как всё это было оформлено, понравился свет, который очень чётко расставлял акценты, понравилась условность декораций -- подозреваю, что это распространённый театральный приём, но мне как новичку всё в диковинку -- когда "дом" Фердинанда дан как бы в разрезе, комната Фердинанда наверху и подвал Миранды внизу, от которых как бы отсекли наружную стенку, и всё оказалось на виду у зрителей, и герои перемещаются вверх-вниз, по лестнице или через люк.
И играли они -- хорошо, даже когда "кривлялись". Например, там была сцена, где Миранда с издёвкой рассказывает из подвала Фердинанду сказку про принцессу и чудовище, нарочито картавя и шепелявя (странный эпизод, в книге его кажется вообще не было) -- вроде и "кривляются", а тем не менее нет ощущения идиотизма, потому что они знают что делают, всё намеренно и осознанно. То есть в этом я тоже, конечно, мало что смыслю, но у меня есть очень интенсивный внутренний барометр, уж не знаю, насколько верный -- при фальши и переигрывании актёра, певца, любого выступающего мне становится стыдно, физически неловко, хочется спрятаться под сиденье, а тут ни разу не было стыдно.
Хотя Миранда и GP мне как актёры понравились больше, чем Фердинанд, потому что он напихал в свой образ какую-то целую кучу балагана (об этом ниже).

Смутила меня некоторая истеричность спектакля. Возможно, дело в том, что я исходила именно из книги, где -- как написала выше -- ужас происходящего как бы тихий и будничный. А тут они понавешали такого внешнего драматизма...
Например, мне не очень понятен подход: если главный герой -- псих, это значит что он непременно должен дёргаться как эпилептик, одеваться то как солдат, то как Энди Уорхол, говорить разными голосами и смеяться истерическим смехом. То есть такой картинный псих-псих, только что глазами в разные стороны не вращает. "Щас мы сделаем вам страшно". А страшно же не это.
Хотя -- это же не точная экранизация книги, а вариация на тему, так что -- может, просто режиссёр решила использовать другой типаж психопата.
Другое дело, что все эти штучки добавляли спектаклю оттенок эксцентричной комедии, что, мне кажется, лишнее. То есть, по-моему, очень просто в любую постановку добавить вот такой элемент придурковатости, отчего она сразу обретёт дополнительное измерение: эксцентрическо-комедийное. Но непонятно, всегда ли оно надо и что оно даёт, кроме дополнительных зрительских смешков.

Ещё меня смутила (хотя и восхитила) пластика. Они там все очень хореографичные, это проявляется в самые неожиданные моменты, герои то карабкаются по прутьям огромной клетки и сползают с них вниз головой, то танцуют, то герой свисает из своей комнаты в подвал, то Миранда подтягивается на руках к нему. Очень эффектно, но тоже не совсем понятно, зачем. У меня на этот счёт одна претензия и одно размышление.

Претензия такая: вся эта ситуация, о которой идёт речь что в романе, что в спектакле -- бесчеловечна, она о насилии человека над человеком. А эти хореографические фишки её как бы эстетизируют, мол, "это всё страшно и отвратительно, НО ЕЩЁ И ЧЕРТОВСКИ КРАСИВО". И на этом я спотыкаюсь: да что вы говорите, красиво значит? Это как делать изящную хореографическую постановку из жизни заключённых концлагеря. То есть у меня с этим не эстетическая, а этическая проблема.
А размышление вот какое: там есть один очень эффектный момент, когда Фердинанд и Миранда повисают параллельно друг другу вниз головой на прутьях клетки и разговаривают, медленно сползая по этим прутьям, всё так же вниз головой. Разговаривают и сползают. Как тутовые шелкопряды. Эта сцена у меня вызвала смесь восхищения и недоумения (очень впечатляет, но какой в этом смысл кроме самого театрального эффекта как такового?). И тогда я подумала: а может быть, смысл в том, что эта сцена переводит всю бытовую историю в плоскость некоего абсурда, условности -- понятно, что в реальной истории псих и его пленница не будут проделывать все эти акробатические трюки, так может, это аллегория их общения? Например, так: его логика, его психика выкручены до предела, он может хоть голоса менять, хоть походку менять каждый день, хоть рядиться в дикие костюмы -- то есть, образно говоря, вместо ходить ногами по земле он едет вниз головой по столбу -- и она пытается наладить с ним какой-то контакт, понять его, и поэтому переходит на его язык, залезает на соседний прут клетки и параллельно с ним сползает вниз головой.
Ну, может, я всё упрощаю. Но теперь на свой вопрос "на фига это было?" я включаю мысль о том, что это может быть какая-то осмысленная аллегория, а не просто изящный визуальный трюк.

Финальную сцену я вообще не поняла -- то есть там-то как раз аллегория вроде бы вполне ясна, но уж до того примитивна и сентиментальна, что мне не хочется верить, что я правильно её истолковала: душа героини в полупрозрачном белом, как бы свадебном, платье пытается взобраться на белую лошадь. Ну... really? Мне кажется, что при всех странностях постановки, она сделана слишком умно, слишком странно (и со слишком хорошей актёрской игрой), чтобы завершиться такой пошлой сентиментальностью. Значит, это просто я что-то неправильно истолковала.

Подытожу и повторюсь: постановка мощная, основной моей эстетической претензией всё же осталось то, что история тихого ужаса, бескровного насилия, не нуждается в спецэффектах -- она страшна именно своей будничностью, а спецэффекты имеют скорее обратное действие.
Но я себе на претензию отвечаю: это Фердинанд Джона Фаулза -- тихий одержимый, размеренный и сосредоточенный на одном, а Фердинанд Даниэлы Бурлаки -- совсем другой псих, бурный шизофреник (и вдобавок эпилептик). Это другой персонаж, другая история, она не обязана идти в тональности книги.

В целом же -- на эту постановку хочется сходить ещё раз, чуть попозже. А именно -- когда а) перечитаю книжку и б) буду лучше владеть румынским, потому что подозреваю, что моё непонимание немалой части монологов и диалогов тоже сыграло свою роль. Я вернусь в Кишинёв следующей зимой, к этому времени надеюсь подтянуть свой румынский. И на другие их спектакли теперь тоже хочется сходить. Уже давно театр не вызывал у меня такого интереса (претензии, сомнения и желание спорить -- это тоже интерес). Хорошо!

P.S. А вот что Фима написал:
"Молдавский театр -- это смесь гротеска и модернизма. Выпускники 90-х привезли это из Москвы, из Щукинского училища. И это очень сложно разделить и преодолеть. А психологический театр -- это совсем другая стихия, и для этого нужна немного другая школа (а может и другая ментальность). Режиссёр спектакля тоже унаследовал эту "смесь".

"специфічний стан свідомості"— это вчера,
когда я сначала всю ночь не спала (и с горя напереводила 30 страниц польской книжки),
потом меня добил Мойше Кульбак описанием того, как мужья выкусывают из ушей своих жён серьги и бросают их нищим в качестве милостыни,
а потом, едва я успела вылезти из-под душа (вылезти успела, а одеться не очень), как пришли, на полчаса раньше обещанного, рабочие и начали выбивать мне окно, придвигать меня столом к плите и громко сверлить.
А потом я шла вниз по утренней улице села Мурованого к остановке, пустая и безмысльная, и тут ко мне подошёл дяденька и сказал: "Так не можна!"
Я обречённо подумала: ну что я ещё нарушила? наверно, это ему не понравилось, что у меня пальто расстёгнуто. Или это он имеет в виду, что так жить нельзя, как я живу.
А он сказал: "Треба по тротуарах ходити, а не по проїзній частині"
Хотя пресловутая проїзна частина села Мурованого ноябрьским утром так же пустынна, как тротуар. Только на тротуаре помещается полторы моих ноги, а на проезжей части все четыре.

В последнее время у меня был зингер-передоз: я редактировала книжку про братьев Зингеров и сестру их Эстер Крейтман, тоже писательницу; пока редактировала книжку, я быстро по диагонали прочла "Поместье", "Братьев Ашкенази" и "Семью Карновских" (не люблю семейную сагу как жанр, за исключением "Саги о Форсайтах", но тут было надо для дела), а также просто для себя прочла башевисовского "Раба" и даже послушала, как он сам на идише читает отрывок, и перечитала рассказы и ужасного "Сатану в Горае". Зингера-старшего я сама напереводила две с гаком книжки, а Зингера-младшего, которого очень люблю, не переводила (кишка тонка!), но немного преподавала -- проходила со студентами его прекрасную новеллу "Нодл" (Иголка) и главу из его мемуаров.

Так вот. Обчитавшись Зингеров, я пристала к J: "Свози меня в Билгорай!" (город, где росли Зингеры и который сильно повлиял на их творчество), и в итоге мы проехались по Любельщизне -- сплошь зингеровским местам:

из любимого моего Люблина (по дороге я рассказывала ему сюжет "Люблинского штукаря")

в Замощч (три года назад мы с J бродили там по рыночной площади в ноябрьском тумане, и он в лицах пересказывал мне "Иголку", думая впрочем, что это рассказ И.Л.Переца, а я потом вернулась домой и нашла, что рассказ-то -- Башевиса! И, воодушевившись Замощчем, прочитала этот рассказ со своими студентами)

в Тышовце (т.е. Тишевиц из новеллы "Тишевицкая сказка" где на чердаке сидел последний бес; сейчас от еврейского Тишевица осталось ещё меньше, чем в зингеровской сказке, потому что на бывшей рыночной площади, где среди прочего стояла и синагога, теперь вообще все дома новые и безликие абсолютно, а там где была синагога -- пустая лужайка, ни таблички, ни камушка)

в Билгорай,

и проездом во Фрамполь (где жил Гимпл-дурень,а я-то раньше думала,что Фрамполь -- это вымышленный город),

и в микроскопический Горай, где когда-то тусил Сатана.


В Билгорае интересная штука: с одной стороны, от старого красивого города не осталось ничего потому, что он был деревянный, и просто сгорел в войну, 85% сгорело. С другой стороны, там щас появились чуваки, которые строят интересное. Тадеуш, который этим всем командует, уже лет 30 как изучает всяческую региональную деревянную архитектуру, и он строит в Билгорае (на улице Башевиса) скансен -- точнее, сборную солянку из традиционных деревянных домов, характерных для этого региона -- Билгорай, Казимеж Дольный, Горай итд итп, плюс деревянную же синагогу, но это реплика не собственно билгорайской синагоги, а другой -- из местечка Волпа (Воўпа), когда-то польского, сейчас беларусского. Я спросила, почему же они воссоздают не местную синагогу, а какую-то другую -- Тадеуш сказал, что они смотрели разные деревянные синагоги, и волповская была самой прекрасной.

Кроме того, они планируют отстроить билгорайскую мечеть, тоже деревянную, погибшую ещё в Первую мировую, и другие погибшие деревянные храмы: православную церковь и кальвинистскую церковь (потому что, оказывается, до войны в городе жили, помимо евреев и поляков, ещё и лемки, татар, голландцы и армяне) -- но при этом скансен там не просто как музей деревянных моделей: это дома в натуральную жилую величину, и они сдают и продают в них квартиры, чтобы этот квартал был не совсем игрушечный, а всё-таки живой, ну и им надо как-то окупать строительство.

Синагога снаружи уже совсем отстроена, охуенно красивая (в варшавской Политехнике в точности сохранились все чертежи, и они строили по ним), а внутри её ещё и будут расписывать, тоже точь-в-точь согласно оригиналу -- тысяча квадратных метров росписей! -- и это будет еврейский музей. Там ещё и домик есть, посвящённый Зингерам, где проводятся всякие выставки, кинопоказы, концерты, мероприятия Зингеровского Феста, который проводится не только в Варшаве, но и в других зингеровских местах (Радзимин, Леончин, Билгорай). Короче, это чуваки, которые по профессии занимаются недвижимостью -- постройкой и продажей ея -- но при этом задались вот такой культурно-образовательной целью, сотрудничают с историками из варшавского еврейского истор.института (ŻIH) и музея Polin, с художниками и музыкантами, уже проделали колоссальную работу и продолжают её -- и строят вот такой странный жилой скансен. Очень вдохновляюще. Он пока наполовину готов, когда будет полностью готов -- там будет целая рыночная площадь. С одной стороны, игрушечное место для жилья, конечно, и этим странное, а с другой -- есть вероятность, или по крайней мере возможность того, что его можно будет оживить и превратить в такой vibrant культурный центр, со всякими придумками. Хорошо бы.

А ещё мы проезжали, в числе прочего, Юзефув, где бывшая синагога (в очень хорошем, я бы сказала довольном жизнью отреставрированном состоянии) теперь стала библиотекой, и мне кажется, что это лучшее, что может случиться с синагогой, если уж ей приходится переквалифицироваться. Ибо синагога, по сути, и есть ведь -- великая Библиотека, не меньше борхесовской.

Читаю со студентами роман "Мешиех бен Эфроим" моего любимого, безумного Мойше Кульбака. Он совершенно гениальный, в прямом смысле слова.
Там в романе и сюрреализм, и юмор, и космос, и удивительный подбор слов, который звучит как страшный и прекрасный аккорд; там и низкое, и высокое, и глаза на лоб лезут на каждой странице. Там тебе и бывший ребе, который ушёл в лес и стал растаманом; и загадочные калики перехожие, которые возникают и исчезают, как Посланец в "Дибуке"; и шабес-гой Кирило бен Фёдор (Волька ибн Алёша, ептыть!), который сидит в бане, разглядывая свои пальцы ног, и размышляет о тайне творения (ну конечно, о чём же ещё).

Одна из глав начинается описанием распятия на перекрёстке дорог (действие романа происходит в беларусских деревнях и местечках): накренившийся деревянный крест с жестяным венком и исусом с тряпочкой на чреслах, которую Кульбак в одном абзаце называет просто "платочком", а в другом зато -- восторг! -- "фартуком":
"Фартук на его бёдрах подгнил, ветер трепал и приподымал его".

Роксоляна, дойдя до этого предложения, бормочет себе под нос: "Мерілін Монро..."
И мы все прыскаем.

А особенно меня радует то, что всё это происходит в стенах Украинского Католического Университета. С иконой в каждой аудитории. Ихихи! Знали бы они, каким жизнерадостным богохульством мы занимаемся на моих парах.

Запостила в дивное сообщество zabytoe_staroe, как раз для таких вопросов и созданное (и уже помогавшее мне раньше в аналогичных поисках), но пока там никто не отвечает, запощу и сюда, авось.

Сама не знаю, почему мне приспичило вспомнить эту книжку из детства, но вот надо и всё тут. Осталось такое от неё ощущение полузабытого сна, промелькнувшей загадки -- кажется, даже когда она у меня была (годами лежала у бабушки Аси в кладовке), я эту малюсенькую сказку как-то не очень понимала, в ней и тогда сквозила какая-то таинственность.

В общем, это -- насколько я могу наскрести по сусекам памяти -- была сказка про песочницу, колдовство и какие-то короны
У меня она была отдельной тоненькой книгой, буквально несколько страниц, иллюстрированная -- там был мальчик, кажется,  Славка, или Алёшка, который играл в песочнице и то ли по ходу игры попал в волшебное царство, то ли прямо не выходя из песочницы, расколдовал кого-то заколдованного (для этого он разгадывал загадки, кажется). Имел дело со злым волшебником?..или с вороном? или с каким-то местным кощеем?
И в конце волшебство просто куда-то девается, все счастливо расколдованы, а мальчик остаётся играть в песочнице, как будто ничего и не произошло. В названии сказки фигурировали не то короны, не то короли... что-то вроде "Семь корон", или "Семь королей" (но точно не "Семь подземных королей", нет)... Или даже скорее не семь, а три короны -- сейчас мне смутно вспоминается, что книжка вроде бы была жёлтая, а на обложке -- этот мальчик, главный герой, в трёх коронах.

Сначала расскажу про музыкальные картинки.

Когда мне было лет десять и я только начала заниматься классической гитарой, разучивала какие-то этюды — и я даже помню, там было какое-то место простое, баррэ на втором ладу переезжало на четвёртый и обратно — так вот, этот кусочек у меня в голове вызывал совершенно конкретную историю: сначала, на втором ладу, чувак дал своему брату горшок — с маслом, кажется; вот брат унёс этот горшок; а вот (баррэ возвращается на второй лад) принёс его обратно, уже пустым.

Причём никакого удивления эти истории у меня не вызывали, они были в порядке вещей. И я их не придумывала как-то специально, чтобы лучше запомнить последовательность нот. Оно просто само так было.

А когда я слушаю музыку, таких штук никогда не возникает, там всё более просто и непосредственно, сырая эмоция без картинок. Только когда сама играю. И то, кажется, не всегда: вот я сейчас вспоминаю вещи, которые когда-то играла — некоторые (любимый "Маленький романс" Валькера, например, или "Полонез" Баха) ещё в пальцах остались, некоторые слышу, как звучали ("Пусть мама баюкает" Вилла-Лобоса) а от некоторых остались только названия ("Джига" Пёрселла, "Менуэт" Рамо) — и таких историй практически не могу больше найти, а я такие штуки обычно не забываю. Только одну ещё вспомнила: была одна мазурка, и во второй части там начались какие-то истории с эмансипацией, что ли — точнее, в какой-то момент женщины сменили в чём-то мужчин, или это были просто разноцветные ленты или рыбки — а потом в конце мазурки дети поздравляли мам с восьмым марта. Вот.


С книжными картинками история другая.

Когда я читаю что-то художественное, всегда неосознанно представляю себе место действия внутри какого-то места, которое знаю наяву. Может, кстати, это распространённая штука, я никогда не узнавала. Причём, как и с музыкой, я не придумываю это нарочно — более того, чтобы понять, в каком же месте я представляла действие той или иной книги, мне всегда надо искусственно заставлять себя прокручивать сцены из книги в голове, и то не всегда удаётся узнать, потому что место может быть несколько искажено, ну и — по нему носятся персонажи, оно могло для книги обрасти лесами или дюнами, и всё такое прочее.

К примеру, "Дар" Набокова происходит в бывшей квартире моих друзей, а летний эпизод, когда он сидит раздетый под соснами — у нас тут на Журавлёвке, на пляже (здесь тоже сосны чудесные, похожие на Борю К).

Но если бы оно всегда так и соотносилось: квартира из книги — в квартире друзей, лес и пляж из книги — местные лес и пляж, и так далее, то было бы вполне понятно. А тут ещё, самое главное, с пропорциями творятся чудеса. Например, вся Нарния (особенно что касается второго тома: "Лев, колдунья и платяной шкаф") расположена на асфальтовой, обсаженной тополями, площадке моего детского сада, вся страна то есть. И там же, кстати, происходит действие "Замка" Кафки, только сейчас поняла. А вот "Конь и его мальчик", особенно путешествие через пустыню, происходит на стадионе моей школы. А "Сатарса" Кортасара, о боже мой, возле того выхода из метро Университет, который "стекляшка".
Это не потому, что те места в книгах мне видятся игрушечными, малюсенькими — нет, всё обычных размеров, и я мысленно обхожу эти страны, города и деревни вместе с героями, будучи своего привычного роста — и тем не менее оно всё умещается на той площадке. Такое вот несмыкание пропорций.

Мой набор мест-из-головы, которые я подставляю под места-из-книжек, судя по всему, невелик, поэтому эти детские площадки столь многофункциональны. Непонятно, почему так, почему столько мест, где я побывала, остаётся без дела. Вот, кажется, никогда действие книги у меня не разворачивалось в любимом скверике возле Фонтанного Дома. Я даже не уверена, что в моей собственной квартире что-то из книг происходило.
Но оно меня не спрашивает, где разместиться. Оно вообще не спрашивает, и на вопросы не отвечает, оно только приходит и рассказывает. И хорошо.